Прилетел в Варшаву. Вышел из аэропорта Шопена. Удивился, что аэропорт назван в честь композитора, а не генерала. Сразу понял: эта страна любит искусство не меньше, чем войну. Может, даже больше — ведь искусство ещё никто не победил.

Город, который умирал девять раз и десять раз возрождался

Варшава — как птица Феникс, только с более сложной историей репродукции. Старый город разрушали так основательно, что каждый раз казалось — всё, конец истории. А поляки говорили: «Пшепрашам, но мы ещё не закончили эту главу» — и отстраивали заново. С поистине славянским упрямством.

Королевский замок стоит на Замковой площади с таким достоинством, будто его никогда не сравнивали с землей. А ведь от него оставался только фундамент. Я смотрел на эти восстановленные стены и думал: если бы все народы так относились к своей истории, у нас было бы гораздо меньше руин и гораздо больше реставраторов.

— Как вам наш город? — спросил букинист на Рыночной площади, продавая мне старинную карту Варшавы.
— Он похож на хорошо отреставрированную фреску, — ответил я.
— Вы правы, только не говорите это громко — мы делаем вид, что он всегда так выглядел. Это такой национальный самообман, который помогает нам спать по ночам.

Польские законы: инструкция по жизни между «надо» и «невозможно»

В Польше есть негласное правило: никогда не говори, что что-то невозможно. Особенно полякам. Это всё равно что помахать красной тряпкой перед быком. Я имел неосторожность заметить, что невозможно восстановить город со стопроцентной исторической точностью, и мой экскурсовод так яростно начал доказывать обратное, что я испугался за сохранность своего паспорта.

Очереди в Польше — это место для социализации и обмена рецептами. Я стоял в очереди за билетами в Королевский замок и стал свидетелем обмена тремя рецептами журека, двумя способами приготовления бигоса и одной семейной тайной между совершенно незнакомыми людьми.

Пешеходные переходы в Варшаве работают по принципу «доверяй, но проверяй». Даже на зелёный свет поляки переходят дорогу с таким выражением лица, будто вспоминают все свои грехи. На мой вопрос, почему они так осторожны, пожилой пан ответил: «История научила нас, что неожиданности чаще всего приходят с той стороны, откуда их не ждёшь. Особенно если ты на границе с Германией или Россией».

Варшавяне: люди, которые научились шутить о самом страшном

Польский юмор — это когда ты смеёшься, а потом чувствуешь себя виноватым за смех. В трамвае я услышал, как пожилой пан рассказывал анекдот о разделах Польши с такими интонациями, будто это была история любовного треугольника. Его слушатели хохотали до слёз, хотя речь шла о национальной трагедии.

В варшавской кофейне официантка так серьёзно спросила, как я хочу свой капучино — с пенкой в форме сердца или орла с польского герба — что я растерялся и попросил «что-нибудь патриотическое». В итоге получил кофе с идеальной картинкой Дворца культуры и науки.

— Многие варшавяне ненавидят это здание, — пояснила она, заметив мой восторг, — считают его символом советской оккупации.
— А вы?
— А я считаю, что хорошее искусство всегда побеждает плохую политику. Взбитое молоко не имеет идеологии.

И я понял: в Польше даже кофе — это повод для философского размышления об истории.

Достопримечательности, которые помнят слишком много, чтобы об этом говорить

Дворец культуры и науки — подарок Сталина Варшаве — возвышается в центре города как напоминание о сложных отношениях с восточным соседом. Поляки так и не решили, сносить его или оставить, так что здание существует в состоянии исторической неопределённости. С обзорной площадки открывается лучший вид на город — потому что это единственное место, откуда не видно самого дворца.

Лазенковский парк — зелёный оазис, где белки требуют орехи с настойчивостью польских таможенников. Памятник Шопену сидит под ивой, погруженный в музыку, которая звучит из скрытых динамиков. Я наблюдал, как туристы пытались понять, откуда доносятся ноктюрны, а одна американка даже пыталась заглянуть внутрь статуи, полагая, что великий композитор может быть немного роботом.

Кладбище Повонзки — место, где история и поэзия встречаются среди мраморных ангелов. Гид показывал мне могилы известных поляков с таким энтузиазмом, будто представлял живых знаменитостей: «А здесь у нас Болеслав Прус — читали «Фараона»? Нет? Ну как же так! А вот здесь Владислав Реймонт — Нобелевская премия, между прочим!» — и я чувствовал себя двоечником на экзамене по литературе.

В плену у варшавских ситуаций

В млечном баре (это такие недорогие столовые, пережитки социалистической эпохи) я столкнулся с загадкой: как заказать еду, если все названия блюд состоят из согласных. Пани за прилавком смотрела на меня с таким терпением, будто я был непослушным ребёнком, который вот-вот поймёт, как правильно держать ложку.

— Можно что-нибудь... э-э-э... традиционное? — спросил я.
— Всё здесь традиционное, — ответила она на идеальном русском. — Что именно: цурки, кликики или пшчелки?
— Пшчелки! — выбрал я наугад.
— Отличный выбор, — улыбнулась она. — Это детское пюре с фруктами. Вы так молодо выглядите!

И я получил порцию детского питания, которое оказалось неожиданно вкусным. «В Варшаве даже ошибки приводят к приятным открытиям», — подумал я, доедая свой младенческий обед.

На Маршалковской улице я пытался купить сувенир — традиционную вырезанку из бумаги. Продавщица так увлечённо объясняла мне символику узоров, что это превратилось в получасовую лекцию по польскому фольклору. Когда я наконец выбрал подарок, она удивилась:

— Только один? А для мамы, жены, сестры?
— У меня нет жены, — признался я.
— Это поправимо, — заявила она решительно. — Моя племянница как раз одинока. Подождите, я позвоню ей.

Пришлось купить три вырезанки и быстро ретироваться, пока варшавская сваха не организовала импровизированное свидание.

Вместо заключения

Варшава — это город с характером подростка: внешне современный, но с душой, помнящей каждую историческую обиду и триумф. Здесь прошлое не уступает дорогу настоящему — они идут рядом, иногда спотыкаясь друг о друга, но никогда не расставаясь.

В аэропорту таможенник, листая мой паспорт, неожиданно спросил:
— Что вы увезёте с собой из Варшавы? Кроме сувениров.
— Ощущение, что упрямство иногда может быть спасением, — ответил я после паузы.
— Хороший ответ, — кивнул он. — В нашей истории это часто было единственным, что у нас оставалось. Но знаете что? Оно работает. Каждый раз.

Он поставил штамп и неожиданно добавил: «Приезжайте зимой. Журек вкуснее всего, когда за окном снег, а в бигос добавляют больше мяса. Это не совсем официальная информация, но как историк могу подтвердить: климат влияет на кулинарные традиции сильнее, чем все политические режимы вместе взятые».